– В общем, дело касается твоей последней сценки, – сообщил Аполлинарий Веченсон. – Про писателя и продавца сюжетов.

– Она нам понравилась, – вставил Марсель Слезоточифф. – Я уже видел себя в роли писателя…

– Я тоже видел себя в роли писателя, – со вздохом признался Аполлинарий Веченсон. – Только, боюсь, это неважно.

Евгений похолодел.

– Почему неважно?

– Цензор назвал скетч пошлым. Все зачеркнул и предложил новый вариант, очень нравственный.

– Мы его видели, – процедил сквозь зубы Марсель Слезоточифф.

– Полюбуйся и ты, – вздохнул Аполлинарий Веченсон, протягивая Евгению папку с надписью «Святая цензура – отдел по надзору за нравственностью и моралью, так что смотрите у меня!».

Пингвин осторожно раскрыл папку, словно опасался, что из нее выскочит цензор собственной персоной.

«Очень нравственный» вариант сценки про писателя и продавца сюжетов заставил Евгения икать.

Добрые сюжеты

нравственная сценка

За прилавком сюжетного магазина стоит Продавец. Входит Писатель.

Писатель. Добрый день.

Продавец. Добрый день.

Немая сцена.

Писатель. Мне нужны сюжеты.

Продавец. А просили ли вы сюжеты у Космического Отца нашего?

Писатель. Да, но вы же знаете, Он не отвечает на молитвы.

Продавец. Конечно, не отвечает. Вы должны были обратиться к Нему через Веронику.

Писатель. Правда? Я не знал!

Немая сцена.

Продавец. Не расстраивайтесь. Еще не поздно. А пока возьмите тетрадь по математике.

Писатель. Спасибо! О, это невероятно! Как только я прикоснулся к тетради, в моей голове возникло четыреста семьдесят два новых сюжета!

Продавец. Это значит, что ваши мольбы услышаны. Идите же с миром.

Писатель уходит. Входят ангелы. Немая сцена.

Титры и благодарности Веронике, брату Нимроду и обществу «Духовный очернитель»

Подавив икоту, Евгений поднял глаза на «гамлетов».

– Ангелы?

– Именно, – кивнул Марсель Слезоточифф. – Цензор считает, что появление ангелов очень важно.

– Изящный поворот в сюжете, – вставил Аполлинарий Веченсон, похожий в этот момент на циклон.

Евгений с содроганием положил папку на стол.

– Но разве сценка не должна быть трагической? – осторожно поинтересовался он.

– А ты находишь ее комической? – скривился Марсель Слезоточифф.

– Да нет…

Аполлинарий Веченсон наклонился вперед и заговорщически произнес:

– Евгений, мы не можем это играть. Для нас это слишком трагично. Напиши новую пьесу, а? Такую, чтобы цензура не придралась.

– Я не смогу, – упадническим голосом признался пингвин. – Для верониканцев все, что я напишу, будет аморально.

– Ну, попробуй. Разве в твоей голове нет четырехсот семидесяти двух новых сюжетов?

– Есть. Но они все безнравственны. В них – о ужас! – самцы и самки держат друг друга за лапы.

Марсель Слезоточифф пододвинул к нему чистый лист бумаги и шариковую ручку.

– Пожалуйста, Евгений, – в голосе лиса прорезалось отчаяние. – Попробуй. Потому что это, – он брезгливо указал на цензорскую папку, – мы играть не сможем даже под пытками.

С внезапной решимостью Евгений схватил ручку и за несколько мгновений набросал новую сценку. Как только он закончил, «гамлеты» жадно ее схватили и пробежали глазами.

Смерть

последняя сценка

В кадре «Маленькие гамлеты».

«Маленькие гамлеты». Мы умерли.

Немая сцена.

Благодарности Веронике, брату Нимроду и обществу «Духовный очернитель»

Лисы вылупились на пингвина.

– Евгений, ты чего?

– Это всё, – ответил Евгений.

Трагики тревожно переглянулись.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, что вы можете последовать моему примеру.

Но «гамлеты» все еще недоумевали.

– Какому примеру?

– Уволиться.

Евгений встал и, провожаемый растерянными взглядами актеров, вышел из кабинета…

Улисс сварил черный кофе и встал у окна. Именно так ему думалось лучше всего – взгляд отстраненно скользил по улице, не задерживаясь даже на Бумажных Зверях, лапа почти автоматически подносила чашку к губам, а в мозгу энергично прокручивались мысли и образы.

Лис пытался составить план дальнейших действий по поиску Вероники, однако все время непроизвольно возвращался к странным фотографиям в доме 23 по Ненастной улице. В этих снимках чувствовалась некая странная закономерность, в которой, казалось, заключается ключ к разгадке тайны Карла и Магды, к пониманию того, кто они и что им нужно.

Почему фотографии сделаны после того, как в лапах Несчастных оказались все части карты саблезубых тигров? Почему нет более ранних кадров? Карл и Магда как-то связаны с тайником? С картой? Со снежными барсами, с саблезубыми тиграми? Голова пухнет от всех этих вопросов.

Улисс поднес чашку к губам и обнаружил, что она опустела. Он даже не заметил, как выпил весь кофе. Ладно, теперь очередь чая.

Лис зажег комфорку и уставился на огонь, напрочь забыв о чайнике. Потому что в этот момент его поразила неожиданная мысль: а что если дело вовсе не в карте и не в сокровищнице, что если интерес Карла и Магды к Улиссу и его друзьям объясняется чем-то совсем другим?

Что еще произошло незадолго до того, как были сделаны фотографии?

Улисс прокрутил в голове события того дня, и разум зацепился за один эпизод, казавшийся тогда не столь уж важным, и уж совсем не тем, что могло бы иметь последствия.

– Ага! – воскликнул лис, чуть не разбудив мирно спящего на диване Константина.

Улиссу, стоящему у плиты, стало жарко. Он выключил газ, но жар не исчез. Значит, дело не в огне, а в том, что он, похоже, нащупал ниточку.

Встречаясь с Евгением, Карл тщательно скрывал свою морду. До сих пор Улисс полагал, что таинственный неприятель – какой-то знакомый зверь, не желающий быть узнанным. Однако возможно, что и это допущение ошибочно. Если догадка Улисса верна, то Карл действительно не хотел быть узнанным, но вовсе не потому, что он знаком лису и его друзьям. Причина может быть совсем в другом.